Версiя для друку Обговорити в форумi

Книга в газеті

(Продовження. Поч. у № 12 - 16).

Где ошибка? В Постановлении об избрании меры пресечения или протоколе допроса? Видимо, в первом документе, ибо цена бутылки вина не могла быть ниже 1 рубля (судя по размеру убытков). Описка или сознательное усугубление вины? Скорее второе, ибо количество бутылок, ушедших на взятки, тоже окажется в сотни раз меньше. Но это позже. А пока Арвид Иванович отверг вину: по его словам, вино было качественное, но из-за морозов в нем выпал винный камень. При этом директор сослался на заключение винодела А. Егорова, давшего положительную оценку вину. Его свидетельские показания приобщены к делу. Больше к этой теме в ходе следствия не возвращались.
Интересен допрос 27 ноября. Он полностью посвящен "засорению аппарата винокомбината социально чуждыми элементами". Бывший директор не признает обвинение. Наоборот, заявляет, что он уволил 250 - 300 человек таких элементов. Но у следствия свои аргументы - Арвид Иванович принял на работу сына священника П. Благонравова. Ципуль объясняет, что Благонравов был арестован за то, что пропустил срок опрыскивания винограда. Ему грозил один год исправительных работ, но судом он был оправдан. Выяснилось, что Благонравов физически не мог этого сделать: в его распоряжении не было рабочих.
Допрошенные в качестве свидетелей работники конторы комбината щедро сыпали компромат на своего недавнего шефа. Для чего, собственно, они старались? Ведь Арвид Иванович не был деспотом или хапугой. Позже, при изучении его дела в послевоенный период, многие его бывшие коллеги по работе дадут ему весьма положительную характеристику. А тогда, видимо, над людьми довлел страх. Был же приговорен к расстрелу (хотя по совсем другому делу) бухгалтер комбината Эмир Усеин Карадаглы. Да и жена Ципуля с сыном сразу после его ареста срочно перебралась в Москву.
Впрочем, следователя меньше интересовал конкретный факт, по которому Благонравова привлекали к ответственности. Более актуальной была тема "социально чуждых элементов". К этой категории в те годы можно было причислить едва ли не половину населения страны. Одни родились в семье священника (дворянина, офицера, чиновника, интеллигента). Другие служили в Белой армии или состояли в иных (кроме большевистской) партиях, третьи решили воспользоваться шансом НЭПа и попали в социальную ловушку - были причислены к эксплуататорским элементам. Пятые могли быть просто родственниками вышеназванных. Все вместе они рассматривались как потенциальные противники советской власти, за которыми нужен глаз да глаз. А уж об их продвижении по карьерной лестнице и речи быть не могло.
Тем временем следователь продолжал раскручивать предъявленные обвинения. 29 ноября А. И. Ципуль признал, что "выдал 50 бутылок вина бывшему председателю Ялтинского исполкома Трилову, ныне разоблаченному как враг народа". Как и чем "убеждали" Ципуля, можно догадываться, но к концу допроса он уже признал факт засоренности и аппарата, и всего предприятия "классово чуждыми и враждебными элементами". Обратим внимание на новые слова в лексиконе. Фактически между первыми и вторыми поставлен знак равенства.
А это уже сигнал к новым арестам. Врагов надо разоблачать и искоренять. Дело принимает новый оборот. К делу Ципуля подключаются новые следователи Шумилов, Михневич, Тубольцев, Грихно. Забыты все производственные упущения. Начинается политика. 31 декабря 1937 года Ципуля начинают спрашивать о его принадлежности к контрреволюционной латышской организации. Он признается. Да, состою. И даже назвал имя человека, его завербовавшего - Иван Петрович Бирзгал - директор Алупкинского музея. Арест последнего последовал через два дня. В деле Арвида Ципуля наступил новый поворот. Он признался в том, что еще в 1932 году был завербован польской разведкой. Кличку свою, правда, вспомнить не смог. По-сле этих показаний к нему потеряли интерес. Протоколы новых допросов датируются уже февралем 1939 (!) года. А. И. Ципуля допрашивали редко - в среднем один раз в месяц и ничего нового от него не требовали: уточняли кое-какие факты из его шпионской работы, в очередной раз спрашивали о загранкомандировке. Но большого латышского дела не получалось. Люди, проходившие по показаниям Ципуля, хотя и были арестованы, но их показания были такими, что "слепить" организацию явно не получалось. Объединяло арестованных только то, что они латыши. Роберт Рекстынь - начальник строительства дома отдыха дошкольных работников, по обвинению в принадлежности к латышской троцкистской террористической организации 29 октября 1939 года был осужден Особым совещанием при НКВД СССР на три года ИТЛ (к этому времени полсрока было уже позади - так долго длилось следствие). Артур Эглтон - заместитель директора Никитского ботанического сада после 2 лет и 4 месяцев следствия был выпущен с формулировкой "за шпионские связи - зачесть в наказание срок предварительного заключения". От своих первоначальных показаний отказался и Ципуль. Это было связано со сменой руководства НКВД: Н. Ежова сменил Л. Берия, да и волна репрессий пошла на убыль. Речь не шла об их полном прекращении, но многие подследственные увидели в этом свой шанс на спасение. Правда, далеко не всем пришлось выйти на свободу. Но и тем, кому удача сопутствовала, удалось это не сразу. 2 июля 1939 года Ципуль на предъявленном ему протоколе об окончании следствия пишет: "Третий раз категорически отказываюсь от всех своих показаний в феврале 1938 года о том, что я якобы был завербован на шпионскую деятельность". Тщетно. В обвинительном заключении, утвержденном наркомом внутренних дел Крымской АССР майором госбезопасности Каранадзе, говорится, что он является польским агентом, завербованным в Польше в 1931 году. Дело было решено направить на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР. Подписано следователем А. Грихно. 1 декабря 1939 года Ципуль пишет заявление в Особое совещание с протестом против обвинения и требует немедленного освобождения.
(Далі буде).

Версiя для друку Обговорити в форумi

"Кримська Свiтлиця" > #17 за 23.04.2004 > Тема ""Білі плями" історії"